Homo sum, humani nihil a me alienum puto
- Ну, какой тебе мужчина нужен?
- Записывай: счет в Швейцарском банке. Домик в Ирландии, на побережье. И, конечно, духовность!
- Плакать будешь, от одиночества.
- *Напугал ежа голой задницей*
Значит, так. Иду я по кромке воды. Справа - море, древнее, безбожно безбрежное, цвета грозовой тучи. Волны с белым кружевом, на ветру рвущимся в пух, и перья, и крупинки соли. Слева - зеленый Эрин, тоже море, только тише, в холмах сиды не дремлют, слышат, Финн из тумана вышел, буду, говорит, резать, буду, говорит, бить; высок был Кухулин, да Патрик выше, под одною все ходим крышей, под Господнею дланью - слышишь? - а Морриган теперь спит.
Иду, значит, ветер юбку винтом вокруг ног заворачивает. Юбка длинная, по щиколотку, из мягкой шерсти, зеленая, как трава Эрина. Что-то там на мне, конечно, еще надето, но юбку вот как сейчас вижу. А в кармане у меня блокнот и карандаш, потому как если картинка какая, то я ее сразу хвать! - и в набросок. А в другом кармане сигареты и фляга, потому как ветер с моря, а линия берега долгая, как запястье королевы Медб (темные волосы у королевы, душные, медовые, глаза у королевы агатовые, мудра королева и жестока в своей мудрости).
Так вот, говорю, иду я и страдаю. От одиночества. А впереди, вечно опережая, носится по мелководью трехцветный пес (алхимический - черный, белый, рыжий), брызгами крылатый, распугивает чаек, ветер его хватает за хвост и треплет, и летит песок и вода, а я думаю, как потом буду отмывать эту скотину, потому что бернская овчарка - это совсем не то, что той-терьер.
Настрадавшись таким образом, захожу это я в паб, а в пабе - пиво, темное, как брови Кухулина; от пинты этого пива разгораются во взгляде любовь и пламя, а от двух - геройский свет над головой.
И прихожу я, настрадавшись, в крепкий дом на каменистом побережье...
...а благоверный и спрашивает: "Плюшечка моя, а что у нас сегодня на ужин?" Фи. Придется, видимо, сказку самой реализовывать. Как обычно
- Записывай: счет в Швейцарском банке. Домик в Ирландии, на побережье. И, конечно, духовность!
- Плакать будешь, от одиночества.
- *Напугал ежа голой задницей*
Значит, так. Иду я по кромке воды. Справа - море, древнее, безбожно безбрежное, цвета грозовой тучи. Волны с белым кружевом, на ветру рвущимся в пух, и перья, и крупинки соли. Слева - зеленый Эрин, тоже море, только тише, в холмах сиды не дремлют, слышат, Финн из тумана вышел, буду, говорит, резать, буду, говорит, бить; высок был Кухулин, да Патрик выше, под одною все ходим крышей, под Господнею дланью - слышишь? - а Морриган теперь спит.
Иду, значит, ветер юбку винтом вокруг ног заворачивает. Юбка длинная, по щиколотку, из мягкой шерсти, зеленая, как трава Эрина. Что-то там на мне, конечно, еще надето, но юбку вот как сейчас вижу. А в кармане у меня блокнот и карандаш, потому как если картинка какая, то я ее сразу хвать! - и в набросок. А в другом кармане сигареты и фляга, потому как ветер с моря, а линия берега долгая, как запястье королевы Медб (темные волосы у королевы, душные, медовые, глаза у королевы агатовые, мудра королева и жестока в своей мудрости).
Так вот, говорю, иду я и страдаю. От одиночества. А впереди, вечно опережая, носится по мелководью трехцветный пес (алхимический - черный, белый, рыжий), брызгами крылатый, распугивает чаек, ветер его хватает за хвост и треплет, и летит песок и вода, а я думаю, как потом буду отмывать эту скотину, потому что бернская овчарка - это совсем не то, что той-терьер.
Настрадавшись таким образом, захожу это я в паб, а в пабе - пиво, темное, как брови Кухулина; от пинты этого пива разгораются во взгляде любовь и пламя, а от двух - геройский свет над головой.
И прихожу я, настрадавшись, в крепкий дом на каменистом побережье...
...а благоверный и спрашивает: "Плюшечка моя, а что у нас сегодня на ужин?" Фи. Придется, видимо, сказку самой реализовывать. Как обычно